День четвертый. 5.08.04

Стелется перед глазами песчаная лента дороги. Перелетаем мелкий ручеек, въезжаем в лес, петляем по крутым склонам невысоких холмов. Смотрю на часы. Хорошо идет команда! Только соперников почему-то не видно. Наконец, финиш. На финише сонный судья:

- Молодцы, хорошо прошли! Жаль, что вне зачета!.
- Как вне зачета?!
- А вот так. У вас разряды не оформлены, к соревнованиям вы не допущены, но руководитель ваш договорился, и команду вне зачета выпустили. На тренировочную трассу.
- Ну Костин! Наш тренер в своем репертуаре, аферюга! Найти и морду набить!

С этой мыслью едем в лагерь. Но набить морду Александру Сергеевичу не судьба. На въезде нас встречают организаторы соревнований: "На банкет! Немедленно на банкет!". На банкете стол ломится от яств. Икра, разносолы, ягоды, фрукты, марочные вина. На сцене поют и пляшут какие-то звезды попсы. Соревнования наши, оказывается, организовал и финансирует не кто иной, как Государственный Банк Российской федерации.

Но повеселиться не дают. Внезапно входит посыльный: "Господа, я пришел, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие. Только что умер главный спонсор наших соревнований, Председатель Банка России. Прошу вас пройти, чтобы попрощаться с покойным и выразить соболезнования семье и родственникам".

Семья и родственники сидят у гроба. Горят свечи. В комнате тесновато, ведь прощание происходит в однокомнатной хрущевке, где Председатель Госбанка жил до своей кончины. С трудом протискиваюсь к супруге покойного, чтобы засвидетельствовать свои глубокие и искренние соболезнования. Складно сказать не получается, мешает звон посуды, на кухне группа женщин готовится к поминкам…

…Просыпаюсь. Густой, высокий мох, на котором стоит палатка мягче самой лучшей перины. Вставать определенно не хочется. Не вылезая из спальника считаю пульс. Семьдесят два, это еще далеко до нормы, нужно хотя бы шестьдесят, но зато гораздо лучше вчерашних девяноста. Значит потихоньку прихожу в норму.

В противоположном углу сладко дрыхнет Аня. Сегодня в нашей палатке ночевал Маслов, но сейчас его внутри уже нет. Вылезаю на свет божий. Божий свет со всех сторон затянут туманом. Туман висит над заливом. Туман ползет с вершин сопок. В тумане дымит костер, там гремят котлами дежурные Таня с Витей. Ветра нет, и во всем мире царит покрытый туманом блаженный безмятежный покой. Настроение сразу делается романтическим. Как там говаривал небезызвестный детектив – психолог Порфирий Петрович: "Дым, туман, струна звенит в тумане". В тумане действительно звенит, но не струна. Владимир Петрович обустраивает бивак. Вместо вчерашних чурбачков у стола уже вполне цивильные лавочки, а теперь Вова нашел яму, заполненную скелетами металлических коек, и чего-то там перебирает, может запчасти для велосипедов надеется найти.

На завтрак выхожу в тельняшке, которая вот уже второй год служит мне в походах вместо пижамы.  Невский заметил: "Григорий, ты как боцман в этой тельняшке". Что же, я не против. Официальная должность у меня штурман, неофициальная шаман (молитвы богам возношу), еще одна руководящая должность не помешает. Говорю: "Можешь назначить меня боцманом экипажа своей командирской рукой." Витя тоже не против, но воспротивилась Аня: "Боцман это командир? У нас командир уже есть!." Объясняю, что командир – это начальник надо всем, а боцман только над командой. Аню это устраивает, и она успокаивается.

У меня очередная проблема. Еще вчера в фотоаппарате заморгал сигнал "Low Batt", то бишь батарейкам приходит конец. Недолго думая я выбросил полуразряженные "Дюраселл" и поставил свежий комплект обычных батареек. Эти показали "Low Batt" сразу же. Ругаю себя последними словами. Перед походом я долго выбирал, какую камеру взять с собой: старый, проверенный "Зенит" или новый, только что приобретенный цифровик. Выбор сделал в пользу последнего, хотя опыт работы с подобными аппаратами нулевой. Вот и нарвался. Кое-как удалось перевести аппарат в режим экономной съемки. Но снимает он что-то или нет, проконтролировать невозможно. Экран не работает, просмотр не работает, вспышка не работает. Нажимаешь на кнопку, получаешь неизвестность. Чтобы чуть поднять емкость батарей всё утро грел их на горячих камнях у костра. Но на всякий случай, чтобы подстраховаться, выпрашиваю у Анин ее "Смену" с клятвенными обещаниями снимать за двоих и при первой же возможности компенсировать потраченную пленку.

После завтрака есть немного времени, пытаюсь сделать записи в дневнике. Но работать совершенно невозможно. Пишу, сидя на камне и положив блокнот на колено. Между ног кусты черники, там зазывно синеют матовым светом ягоды. Крупные, спелые, сладкие. Периодически срываюсь, бросаю блокнот с ручкой и начинаю горстями метать ягоды в рот. Вспоминаю, что черника очень полезна для глаз, что немаловажно для меня сейчас, когда потерял очки.

Остальные не отстают. Вся группа дружно ползает на четвереньках в окрестностях лагеря. Аня, как истинная таежница, загребает аж двумя руками. Остальные, хоть и нет у них таежной сноровки, тоже стараются не отставать. 

Ягодами прокрыта вся полянка. Маслов восхищается: "Только вышел из палатки, все ноги в чернике". Чуть выше полянка вся красная от брусники. Ягоды даже на копнах ягеля, черные, плотные, мелкие. Есть мы их не рискнули, но сахара там явно много. Я оперся рукой на кочку, потом к  ладони всё липло, еле отмыл.

К полудню туман рассеялся, а мы, наконец, наелись ягод до отвала. Пора, наконец, и вспомнить о наших первоочередных задачах. А они просты, как три копейки. Доехать до крайней северной материковой точки Европейской России – мыса Немецкий и вернуться назад.

От поселка Большое Озерко к мысу Немецкий есть две дороги. западная и северная. Первая вначале идет берегом Волоковой губы, Варангер – фьорда, затем переваливает через холмы, выходит к Вайда-Губе, а оттуда к мысу. Вторая от поселка уходит в сопки, переваливает через небольшой перевал, проходит вдоль океанского берега, и в районе Вайда-губы сливается с первой. Эта дорога длиннее и сложнее первой. Первоначально мы планировали ехать к мысу западной дорогой, а возвращаться северной. Однако над нами всё еще висит прогноз погоды, обещающий резкое ее ухудшение пятого числа. Сегодня уже пятое, и несмотря на мое шаманство, наши опасения всё усиливаются. Решаем ехать туда и обратно одной и той же, короткой  дорогой. Во-первых экономим время, а во-вторых, поскольку возвращаться будем по ней же, часть груза можно оставить, и забрать по пути назад.

Всеведущий Маслов притащил откуда-то здоровенный пластиковый ящик, ставим его поглубже в кустах на берегу речки, и забрасываем туда продукты, примус, веревку, припасенные на горную часть маршрута, тент – всё равно ставить его не на что. Оставляем в рюкзаках только палатки, спальники, да еды на два дня. Кто его знает, что по дороге случится.

Выезжаем точно в полдень. Едем не спеша. Дорога ехать быстро не позволяет. Всё те же камни и крупная щебенка. Текущие с сопок ручьи, пересекая дорогу, разливаются длинными лужами. На правах вездехода форсирую водные преграды в седле, остальные спешиваются и, спотыкаясь о камни, тащат технику по обочинам.

Я немного пофотографировал и чуть отстал. Еду в одиночку, когда дорога выходит к берегу. На обочине валяется Витин велосипед. А вот он и сам, бродит по берегу, что-то выискивая под ногами. Бросаю свою машину рядом с флагманской и иду помогать командиру. Берег похож на изрядно потертое лоскутное одеяло. Кажется, сюда Гольфстрим натаскал со всего океана разноцветных обрывков рыбацких сетей, каких-то шнурков и канатов, бревен, пластиковых контейнеров и прочего мусора. Витя нашел обломок бамбуковой палки, привязал к нему разной длины шнурки, говорит, что это будет наш талисман, палочка-выручалочка. Меня интересует другое. Когда вчера утром вешали тент, на нем не обнаружилось ни одной оттяжки. А тут, не сходя с места, я подобрал полный комплект отличных цветных нейлоновых шнуров. Хватило еще и на ремешок для фотоаппарата (родной я в поход не взял, собираясь возить сумку с аппаратом на поясе, но вчера, как известно, мне это не понравилось).

Едем дальше. Через несколько десятков метров обнаруживаем остальных. Женщины радуют нас найденным пластиковым сиденьем для унитаза. Вещь в походе незаменимая. Особенно если нужно поднять группе настроение. Настроением, как шаман, ведаю я, поэтому нахожу камень посветлее, чтобы больше был похож на фаянсовый сантехнический прибор, водружаю на него сиденье, приспускаю велотрусы и под дружное ржание сажусь сверху сам,  изображая на лице мыслительный процесс.

Отсмеялись, едем дальше. Навстречу пылит ГАЗ-66. Командир пугает: "Вон, погранцы едут, готовьте паспорта.". Но сидящим в машине до нас дела нет, и она, нещадно пыля, проползает мимо нас и скрывается за склоном сопки. А оттуда, тоже нещадно пыля, выползает целая колонна: впереди грохочет по камням грузовик с необъятным кузовом, за ним автокран, позади, лязгая гусеницами, ползет огромный вездеход, похожий на танк без башни. От колонны идут флюиды огромной мощи, и мы еще некоторое время в восхищении смотрим ей вслед, дожидаясь, пока уляжется пыль, и между делом объедая чернику с придорожных кочек.

Есть в мире три воспетые в стихах и песнях стихии, вызывающие у человека чувство свободы и простора: степь, море и небо. Здесь все три соединились вместе, и получившийся коктейль рождает в душе какие-то совершенно неописуемые чувства. Особенно когда въезжаешь на очередную горку. Перед глазами тогда на многие километры открываются морские просторы Варангер-фьорда, плавно слетающие к берегу каменистые склоны сопок с зелеными и салатовыми пятнами чахлой растительности и над всем этим чистейшее, пронзительно – голубое небо. Лишь на севере, за сопками, там, где заканчивается суша и начинается открытое море, полоса серой дымки. Просыпается в душе родовая память предков, бурлят в жилах капли кочевой скифской и татарской крови. И сердце бьется в упоенье, разгоняя бурлящую кровь по организму, отчего в голове начинается легкое кружение, словно сто грамм тяпнул. Вот только дымка на горизонте несколько настораживает, вселяя в душу чувство  беспокойства и неопределенности.

Чем дальше к северу, тем лысее сопки. В промежутках между ними, там, где сбегают к морю ручьи, еще ютятся жиденькие кустики, а по каменистым склонам торчат зеленые островки мха. Зато вершины подъемов – сплошное каменное месиво. Глазу зацепиться совершенно не за что, и вдоль дороги здесь стоят вехи из старых металлических бочек, водопроводных труб и прочей арматуры. Если летом накатанная на камне дорога видна, то стоит выпасть снегу, и всё здесь будет гладким  и белым, словно лист ватмана. А под снегом ямы и овраги. Вот тогда-то и понадобятся эти эрзац-вехи.

 Поднимаемся на гладкий и округлый мыс Коровий. Наверху видны остатки каких-то строений, и здесь уже орудует обогнавшая нас механизированная колонна. Рабочие краном грузят в грузовик гнутые перекореженные железки. Нормальная практика. Сейчас многие в Мурманской области живут тем, что собирают по тундре и тайге оставшийся от военных металлолом и продают его коммерсантам.

С вершины мыса видны темные пятна в море, у выхода из Волоковой губы. Это Кийские острова. Каменные глыбы со скалистыми берегами. Напротив островов на материке виднеется башня маяка. "Вот туда нам нужно сегодня доехать" – тычет пальцем Витя – "Вот к тому маяку". По моим прикидкам самый северный маяк европейской России находится немного в другой стороне, но доставать карту лень. Доедем – посмотрим.

Спускаемся по пыльной дороге, минуем очень живописную скальную стенку из красного гранита и скатываемся вниз по крутому склону. Склон опасен. Мало того, что он очень крутой,  дорога проходит по лежащей наклонно совершенно гладкой каменной плите. В сухую-то погоду ехать страшновато, представляю себе, что здесь творится в дождь.

У подножия склона с ходу форсируем неглубокий ручей и оказываемся на огромном черном пляже. Совсем недавно здесь было море, и поверхность песка еще хранит на себе рисунок мелкой морской волны. Но сейчас отлив, и полоса метров сорок шириной и длиной полтора километра блестит и переливается на солнце, словно куча антрацита. Под колесами песок почти не проваливается, упруго пружинит, а свежая колея почти сразу начинает затягиваться. Впечатление такое, что едешь по спине какого-нибудь Чуда-Юда-Рыбы-Кит.

Пляж этот – местная достопримечательность. Замечательные свойства песка позволяют осуществлять разгрузку судов, которые снабжают местные военные части весьма оригинальным способом, безо всяких причалов и прочих портовых сооружений. Суда заходят в прилив на территорию пляжа. В отлив судно ложится днищем на песок, к нему подъезжают автомашины, и грузы просто перебрасывают через борт судна в кузов. В очередной прилив полегчавшее судно всплывает и уходит в море. Следы таких погрузочно-разгрузочных работ видны сейчас в виде отдельных бочек по границе пляжа, а на северной его оконечности, ближе к мысу Кийский, этих бочек на целую нефтебазу.

Вильнув влево небольшим заливчиком, пляж уходит к западу. А дорога пересекает небольшую речушку и уходит чуть вправо, на север. На карте в этом месте обозначен мост, но его нет и в помине. Зато есть брод. Случайно ли, закономерно ли, но у брода стоит валун метра два высотой. Тоже, наверное, ориентир в непогоду, ибо выше и ниже брода хоть и невысокие, но всё же обрывы, где невнимательный водитель может посадить свою технику надолго.

У брода останавливаемся, разуваемся, шлепаем босиком. Идти приятно. Воды чуть выше щиколотки, она приятно освежает поджаренные на солнце ноги. Камни на дне плоские и совсем не колются. Маслов решает форсировать водную преграду в седле, но место, чуть выше по течению, выбрал неудачно. Там и глубина побольше, и на самом берегу скользкие, поросшие водорослями камни. Вместо того, чтобы проехать реку не замочив ног, Вова шлепает тапками по воде, теряет скорость. Выезжая на берег, сильнее, чем нужно давит на педаль, колеса проскальзывают, и он плюхается левым боком в воду.

Невский счастлив. Его смех звенит на весь берег. В далеком детстве у кого-то из моих друзей была игрушка "Хохотунчик". Коробочка в холщовом мешке. На коробочке нужно было нажать рычажок,  и из мешка раздавался тонкий заразительный хохот. Если бы мешок не был таким маленьким, то сейчас у меня были бы все основания считать, что в нем сидел Витя, ибо его смех неотличим от Хохотунчика. К тому же командир снимал всю сцену на видео, и теперь у него отличные кадры. Сквозь смех он кричит: "Все видели? Все видели, как надо переправляться?" Успокоиться он уже не может, и тут же продолжает: "Я эту пленку на телевидение, в "Сам себе режиссер" пошлю!".

Мы тоже хихикаем, правда потихоньку. Одному Маслову не до смеха. Он мокрый с ног до головы. Рюкзак тоже побывал в воде, и тоже мокрый. Кричу Невскому: "Гонорар из "Сам себе режиссер" с Владимиром Петровичем поделить не забудь". А потом интересуюсь: "Володь, сухие вещи есть переодеться?". Хоть солнце и жарит вовсю, но дует довольно сильный прохладный ветер, а уже совсем близко стоит серая стена тумана, идущего со стороны Арктики. Простудиться в такую погоду дело плевое.

Сухие вещи у Маслова конечно есть. В соответствии со всеми правилами туризма, которые Вова знает досконально и следует им неукоснительно, одежда упакована в полиэтиленовые пакеты и останется сухой даже при падении с Ниагарского водопада. Чтобы дать ему возможность переодеться, женщины деликатно поднимаются вверх по крутому берегу, за перегиб дороги. Мы с Витей следуем за ними.

Здесь нас ждет еще сюрприз. Поляна у дороги вся красная от ягод костяники. Спелой,  светящейся в солнечных лучах алым матовым блеском. Бросаем велосипеды и с наслаждением начинаем поглощать сочные кисло-сладкие ягоды, отплевываясь в разные стороны косточками. Через пару минут к нам присоединяется Вова. Майку сухую надел, а штаны поленился. Так и щеголяет по берегу Ледовитого океана в футболке и плавках. Мокрая одежда развешана сверху на рюкзаке.

Насытившись, едем дальше. До главной цели нашего путешествия остался один бросок. Нужно только перевалить этот округлый бугор, у подножия которого в траве еще стоит старый верстовой камень с цифрами "121" на боку. На середине подъема развилка. Налево идет дорога на вершину холма, там торчит мачта радиоантенны. Прямо – спуск к Вайда-губе, заливу на северном берегу Рыбачьего. Смотрим в карту. Если верить ей, левая дорога заканчивается где-то на вершине сопки. Решаем ехать прямо. Эта дорога по северному берегу полуострова должна вывести нас аккурат к мысу Немецкому.

Спустились к Вайда-губе. Небольшой округлый залив, диаметром примерно километр-полтора. Над водой стоит сплошная стена тумана. Иногда сильный порыв ветра эту пелену разрывает, и на поверхности воды становятся видны какие-то темно-зеленые пятна, то ли островки, то ли просто заросли водорослей. Справа видна впадающая в залив небольшая речка, берега которой заросли густым камышом. Через речку перекинут мостик, здесь идет дорога к мысу Скорбеевскому, где на берегу Скорбеевской губы расположен поселок Скорбеевский, через который вдоль реки Скорбеевской можно вернуться к Большому Озерку, то есть это не что иное, как упомянутая выше северная дорога.

Но нам налево, через заросли камыша, туда, где среди клоков тумана просматриваются какие-то строения. Ветер треплет туман, и мы то погружаемся в слепую пелену, из которой навстречу нам выползают остовы техники, судя по раскраске, военной; какие-то деревянные щиты, валяющиеся у дороги телеграфные столбы. То вдруг оказываемся в солнечных островках среди тумана, и тогда справа, у берега видны здания за серым бетонным забором, с темными проемами окон, в которых не видно ни единого огонька, да и вообще ни единого признака человеческого присутствия.

Заезжаем в очередную туманную полосу, на этот раз такую густую, что сразу вспоминается известный мультфильм Норштейна. Хочется покричать: "Лоша-а-а-дка! Лоша-а-а-дка!". И, как в мультфильме, впереди вдруг показывается нечто темное, огромное и вертикально стоящее. Невский: "Всё, приехали. Это маяк, мыс Немецкий". Но Витя ошибается. Подъехав поближе, обнаруживаем, что это, оказывается совсем не маяк, а высокая труба. Рядом с трубой, под навесом примерно в половину футбольного поля, огромная куча угля. Тут же и котельная, за ней ангары. Левее два двухэтажных дома. Один, судя по телевизионным антеннам, жилой. На втором антенны радиопередатчиков. Очевидно, штаб. Всё это окружено забором из колючей проволоки и то, что перед нами военный городок, не вызывает сомнений.

Дорога упирается в выкрашенные зеленой краской ворота. На воротах крылья, ракета, две молнии - эмблема ПВО. Хотя за забором ни души, но по состоянию ворот видно, что люди здесь живут. Въезжать на военную территорию без разрешения страшновато, а объездных путей поблизости не наблюдается. Справа берег, слева крутой обрывистый склон, метров десять высоты.

Возле ворот дорога перегорожена рогатками из толстенных деревянных брусьев. Оставляем здесь женщин с велосипедами. Витя лезет на бугор, чтобы осмотреться, а мы с Масловым идем к воротам в поисках заветной кнопки, которую нужно нажать, чтобы появился дежурный. Кнопку не нашли, зато дежурный появился без вызова: "Кто у вас старший?" - Мы с Владимиром Петровичем дружно тычем пальцами в Невского. Тот бежит с бугра уже почему-то с другой стороны забора - "Командир просит Вас зайти".

Возвращаемся к велосипедам. Витя собирает документы и в сопровождении солдата скрывается в штабном здании. Мы стоим у рогаток, пользуемся моментом, пока светит солнце, разглядываем Вайда-губу, слушаем крики чаек. Но просвет недолог, из-за холма ползет новая серая волна. Невского нет довольно долго. Аня начинает волноваться: "Что же с нами будет?" – "Да ничего особенного" - отвечаю – "Или накормят, или арестуют". Второй вариант Ане нравится меньше. В Карпатах она уже попадала в руки пограничников, ей не понравилось.

Наконец, командир вернулся. Интересуемся:

- Ну что?
- Ничего, сейчас траншею копать будем.
- Какую траншею?
- Ну, или окоп. Товарищ майор приказал.

Пока убираем на место документы, пока тащим велосипеды вверх по крутому склону, где должна быть дорога в объезд военного городка, Витя рассказывает про встречу в верхах.

В кабинете, куда привели Витю, сидел майор, командир части. Майор скучал. И уже начал разгонять скуку старинным русским способом, то бишь был слегка навеселе. Встреча с новым человеком была для него подарком судьбы, не воспользоваться которым было грешно.

- Кто такие, откуда, куда, зачем? – начал он разговор.
- Мы туристы, совершаем поход. Вот наши документы. – Витя вывалил на стол паспорта, пропуска, маршрутную книжку. Пропуска с паспортами майора не заинтересовали, а вот маршрутка привлекла внимание майора сразу. Он начал вдумчиво, внимательно вчитываясь в каждую строчку изучать этот документ, начиная с заглавной страницы. Дошел до плана похода, и тут та глаза ему попался пункт: "Мыс Немецкий – губа Бол. Мотка. 50 км".
- Как так? Откуда тут пятьдесят километров? Тут всего километров двадцать пять! - Витя попытался было рассказать, что пятьдесят километров это через мыс Скорбеевский и гору Перевальную, но майор, поглощенный своими мыслями его не слушал.

Наконец, нашел что искал. Курвиметр в коробочке.

- А ну, давай сюда карту! – и протянул руку к запечатанному в полиэтилен листку бумаги, на котором распечатана выкачанная из интернета двухкилометровка Кольского полуострова.
- А можно вашу посмотреть? – Витя решил воспользоваться моментом.
- А что наша? Такая же как ваша, только еще хуже – отвечал майор, водя курвиметром по карте. - Ну вот! Двадцать пять километров, как я и говорил. - Витя пытался было еще раз заикнуться про другую дорогу, но майор даже слушать не стал. - А-а! Чайники!" – красноречиво говорило торжествующе – снисходительное выражение на его лице. Витя бросил рассказывать про мыс Скорбеевский и решил, пока майор добрый, решить одну важную проблему.
- А вы нам печать в маршрутке поставьте.
- Какую такую печать? Почему я вам печать должен ставить? У меня штамп секретный, я его всяким проходимцам ставить не могу.
- А мы не проходимцы – не растерялся Витя. – У нас поход, посвященный 65-летию Мурманского погранотряда – и он достал из папки козырного туза – копию письма командиру Мурманского погранотряда
- Да? – хмыкнул майор изучая документ – И в чем это выражается? – и, видя на Витином лице легкое замешательство, подсказал - Раз у вас такой поход, вы должны что-нибудь для нашей части полезного сделать. Помощь, так скэть, шефскую оказать!
- А что мы можем? – не понял Витя.
- Ну, концерт там… художественной самодеятельности. Или вот! Траншею выкопаете… окоп полного профиля…

Но штамп с надписью "Вайда-губа, в/ч №…." в маршрутку всё же влепил. То ли Витя ему понравился, то ли решил, что мол, обижать убогих, которые 25 километров по карте намерить правильно не могут.

Наверху относительно плоское место. Пытаемся высмотреть маяк, но всё вновь затянуло туманом, ничего не видно. По дороге идет с лукошком ягод женщина, спросили у нее, где маяк. "Не знаю, я здесь первый год". Покричала, позвала какую-то Людмилу Анатольевну. Подошла Людмила Анатольевна в форме прапорщика, махнула рукой: "там". Маяк в полутора километрах.

Огибаем городок, спускаемся в небольшой овраг, затем подъем на вершину холма. Словно на лежащей в проявителе фотобумаге плавно проявляются огромные антенны радиолокаторов. Дорога идет прямо вдоль забора, которым окружена позиция, проезжая по ней пригибаюсь к рулю и втягиваю голову в плечи. Голова конечно соображает, что от электромагнитного излучения таким образом не защититься, но рефлексы работают независимо от головы.

Выезжаем на полянку, где виднеются развалины строений, кучи мусора. Стоит какая-то вышка, то ли антенна, то ли просто гидрографический знак. Из тумана навстречу нам выезжает мужик на мотоцикле. Мужика тут же берут в оборот Витя с Татьяной. Пока они втроем что-то обсуждают, тыча пальцами в карту, остальные располагаются неподалеку на мягком пушистом ковре мха. Маслов делает небольшой набег на местные помойки, и вскоре возвращается с почти новым шлемофоном. "Командиру подарю". "Командир!" - кричу – "Иди сюда! Ты нами неправильно командовал. Держи шлемофон, по радио командовать будешь".

Вите шлемофон нравится, он с удовольствием водружает его на собственную голову, пытается покомандовать. Тут выясняется, что у остальных-то шлемофонов нет, и принять команды они не могут. С сожалением Витя опускает головной убор на траву. "Что? Выбрасывать, мля, ценную аппаратуру?" – возмущается Маслов, и тут же, вооружившись ножом и пассатижами, выковыривает из шлема ларингофоны и наушники – "Пригодится".

"Ну что?" - объявляет командир – "Приехали! Вон он, мыс Немецкий", и машет рукой куда-то в туман. Хотя там не видно ни зги, хватаем велосипеды и топаем в указанном направлении. Зелень мха и алые поляны костяники сменяются вдруг полосой черного слоистого камня, за ним широкий слой водорослей, а еще дальше серо-голубая полоса воды. Всё. 69 градусов 57 минут северной широты. Между нами и Северным полюсом земли больше нет. Можно, конечно, вспомнить Шпицберген или какую-нибудь Землю Франца-Иосифа, но во-первых это острова, а во-вторых первый всё же чуть западнее, а вторая восточнее. Перед нами в лице Баренцева моря Ледовитый океан собственной персоной.

Конечно, если быть объективным, собственно самая северная точка расположена чуть дальше, в нескольких десятках метрах от нас, на маленьком мыске. Но мысок тот сплошь завален буро-зелеными кучами скользких водорослей, и лезть туда совершенно не хочется. И так хорошо.

Татьяна начинает раздеваться прямо на ходу. Долго ли она лелеяла мечту искупаться в Северном Ледовитом океане я не знаю, но в первый раз мечта была озвучена, едва мы сели в поезд. Азартный Невский, конечно не может позволить себя опередить, и, сунув мне видеокамеру, мигом скидывает одежду, и, скользя по водорослям, поминутно проваливаясь в расщелины, цепляясь руками за камни, спешит вслед. К воде он подходит, как и полагается командиру в наступлении, первым и, хохоча хохотунским хохотом и по-бабьи повизгивая, отважно делает первый шаг в воду.

Под водой в данном случае следует понимать микро-фьордик, десяти-пятнадцати метров шириной и метров сорок длиной. Фьордик этот как раз отделяет нас от мыса с крайней северной точкой.

Итак, командир сделал первый шаг, но второго не последовало. Витя выдергивает ногу из воды, и, тыча вниз пальцем, говорит: "Там кто-то есть! За ногу меня схватил". "Да ладно" – не верит Татьяна – "Это просто водоросли". И Витя, под восторженный крик Татьяны: "Первый пошел!" заныривает на этот раз по-настоящему. Водичка, похоже, холодновата, и, проплыв метра три, командир разворачивается, и в повышенном темпе гребет назад, к берегу.

"Второй пошел!" кричит Татьяна и бросается в воду. Проплывает метров пять, и даже окунается с головой. Видя, что на фоне Татьяны его заплыв смотрелся бледновато, командир предпринимает вторую попытку, на этот раз заплывает метра на три дальше Татьяны, и даже переворачивается и плавает на спинке, отчаянно колотя ногами по воде.

Следом за сладкой парочкой в воду лезет Аня, которой личные амбиции также очень не позволяют отстать хоть в чем-то. Залезает по пояс в воду, долго стоит, перебирает водоросли. Потом вдруг резко окунается по плечи, и с криком "Всё!" вылезает на берег. "Как всё?" – удивляется Стоящий рядом Маслов – "А поплавать?"  "Вообще-то водичка ничего" – меняет решение Аня – "Я хочу еще". И, на этот раз совершает полноценный заплыв.

Маслов долго сомневается, видно, что купание его совершенно не привлекает. Но отставать не в его стиле. Снимает футболку и ухая, словно молотобоец, пыхтя и фыркая, словно кит, совершает свой заплыв. Остался я один. Лезть в воду мне страсть как не хочется. Туманная сырость в комплекте с холодным ветром энтузиазма отнюдь не добавляют. Но отступать некуда, хотя позади у меня сейчас вся европейская часть России. Начинаю стягивать с себя футболку и вспоминаю, что плавки в рюкзаке, а рюкзак вместе с велосипедом лежит на обочине дороги. Вроде недалеко, а идти лень. Поэтому отсылаю женщин подальше на берег сушиться, а сам скидываю с себя последнюю одежду и тоже бросаюсь в бурное море.

Сия пучина приняла меня, на удивление, ласково. Вода прохладная, но теплее, чем в Байкале. Усталый Гольфстрим еще хранит в себе крохи африканского тепла. "Градусов восемь-десять есть" - прикидываю в уме. Выплываю на средину залива, разворачиваюсь и готовлюсь позировать для героического фото: "Купание ребят семидесятой широты в Северном Ледовитом океане". Что-то долго Маслов возится с фотоаппаратами. "Фотографируй быстрей" – кричу ему – "На второй снять не забудь". Вспоминаю слова знакомого, бывшего подводника – североморца: "В холодной воде можно плавать столько минут, сколько в ней градусов. Десять градусов – десять минут, пять градусов – пять минут. Потом конец". Пока фотограф не торопясь устанавливает выдержку на Аниной "Смене", высчитываю в уме, сколько мне жить осталось. Радуюсь, что небольшой резерв времени есть.

Вылезаю на берег прямо под объектив видеокамеры Невского. Лично меня мое неглиже не смущает, скрывать от широкой общественности мне нечего. Однако соображаю, что фильм могут смотреть дети до 16 лет, и кричу Вите: "Хорош снимать!". Но тот, посмеиваясь, камеру не выключает. Что же, придется решать проблему по другому. Вытаскиваю из воды длинный и широкий лист морской капусты, собираюсь для начала сделать что-то вроде маваси - повязки , в которой щеголяют борцы в японской борьбе Сумо. Потом решаю, что гораздо проще изобразить нечто вроде фигового листочка, в коем щеголял еще прародитель всех людей. Пристраиваю лист чуть пониже пупка и в костюме Адама версии 2.0 вылезаю на берег.

Взбодрившись океанской водичкой, начинаем оглядываться по сторонам, насколько это позволяет сделать туман. Мы стоим на большом камне на берегу уже упомянутого залива. Залив хоть и узкий, но глубокий. Во время купания уже в метре от берега дна не достать. В воде колышутся ленты водорослей. Те же водоросли огромными кучами свалены по всему берегу. Прикидываем, что если во время прилива всю растительность заливает, то высота прилива должна быть минимум метра два с лишним. Между куч блестят лужи, заполненные чистейшей морской водой, они ярко-голубыми пятнами выделяются среди буро-зеленой массы.

Над всем этим торчат черные слоистые камни. Слои настолько правильной формы, что создается впечатление, будто стоишь на развалинах какой-то старинной кладки. Та же порода идет по берегу выше полосы водорослей, только здесь она местами раздолблена волнами и обломки валяются большими бесформенными завалами. Вспомнил Олега Никитина. Он точно определил бы, что это за порода, а пока, для определенности, считаю ее базальтом. Тонкие пластинки от камня можно отколупнуть даже пальцем. Падая, эти пластинки издают высокий звон и колются вдоль по слоям.

Пока я одеваюсь, остальные разбрелись по берегу. Витя уже тащит пару симпатичных оленьих рогов. Рога эти вместе с черепами в изрядном количестве валяются вдоль берега среди уже привычных даров моря, то бишь пластиковой посуды, обрывков сетей и тросов, кусков бревен, и т.п. Взять на память рога и я не прочь, некоторое время брожу по берегу, выбирая экземпляр поцелее и покрасивее. Когда возвращаюсь, навстречу идет Татьяна с букетом грибов в руках. Грибы какие-то странные – длинные и тощие, словно акселераты-допризывники. Шляпки клетчатые, словно панцирь черепахи. Выражаю сомнения в их съедобности, но Аня меня успокаивает, говорит, что это они через мох прорастают, потому и длинные. В области грибов и ягод Аня для меня непререкаемый авторитет, я успокаиваюсь и присоединяюсь к остальным.

Грибник из меня никудышный, я больше смотрю по сторонам, чем под ноги. Заметно, что здесь когда-то были бои. Полно старых воронок от бомб и полузасыпанных окопов, густо заросших мхом и костяникой. Копать окопы в сплошном каменном массиве задача, очевидно непростая, и труд неизвестных саперов вызывает уважение.

В тумане вдруг образовался просвет, и стал виден маяк. У его подножия изрядно обшарпанная, но зато утыканная разнообразными антеннами избушка, пара дощатых сараев, металлические вагончики, цистерны и прочие нужные в хозяйстве вещи. Возле крыльца припаркован старенький грузовик и Нива, судя по виду новая или почти новая. В комплекте с уже виденным нами мотоциклом у хозяина маяка автопарк неплохой.

Времени между тем уже полседьмого вечера, и пора нам уже отправляться в обратный путь. Немного осмелев и освоившись, на обратном пути осмотру военного объекта уделяем больше внимания. Территория с футбольное поле на вершине сопки огорожена колючей проволокой. В ближнем углу здоровенный прямоугольник антенны с фазированной решеткой. Такие антенны разработаны не так давно, требуют сложного компьютерного управления. Дальше, словно гигантская туманомешалка, вращается эллипс параболической антенны кругового обзора. Белеют полдесятка шарообразных куполов над радарами. Между антеннами зеленые вагончики аппаратных и командных постов, наверное, напичканных электроникой по самое "не хочу". В дальнем углу площадки стучит дизель, вырабатывающий для всей этой электроники питание. И совершенным диссонансом торчит среди этой кучи кибернетики и радиоэлектроники грубо сколоченный из досок сортир. Сортир для теплоты обшит рубероидом, который держат вкривь и вкось прибитые деревянные рейки.

Чуть дальше, слева от дороги, почти на берегу стоят пусковые установки с зачехленными ракетами. "Старье, С-100" – определяет на глаз Владимир Петрович – "На таких еще я служил тридцать лет тому назад". Старье старьем, а вроде бы из такого комплекса югославы завалили хваленый "Стэлс", самолет – невидимку, неуязвимостью которого так кичились американцы.

От позиции к городку по совершенно голому склону сопки идет дорога. С обеих сторон дороги через каждые десять метров стоят решетчатые столбики, высотой метра два. Между ними  натянут довольно толстый трос. Сразу в голове представляется картина жуткой зимней вьюги, и как по снежным заносам, ничего не видя из-за снега и тумана, цепляясь за тросы, чтобы не унесло ветром, зенитчики пробираются на позицию, нести свою воинскую службу.

Назад едем верхней дорогой, не спускаясь к городку, в направлении торчащей на вершине холма мачты радиоантенны. Проезжаем небольшую, но с любовью оборудованную футбольную площадку. Ворота изготовлены из всё тех же даров моря – кусков бревен и обрывков рыболовной сетки. За площадкой дорога проходит через полосу невысоких, не выше колена, зарослей карликовой березы. Оттуда выскакивают куропатки, и бегут передо мной, высоко забрасывая назад голенастые ноги и виляя задом, словно манекенщицы на подиуме. Над зарослями поднимаются несколько птичьих голов, и начинают меня рассматривать, прикидывая, стоит ли от меня бежать, или лучше остаться на месте. Картина напоминает кадры из научно – популярных и фантастических фильмов про динозавров, в которых головы на тонких шеях точно так же торчат над зарослями девственных джунглей. Только здесь масштаб поменьше.

Скатываемся к черному пляжу. Перед пляжем, на берегу ручья Червяной (кстати, червей в ручье не видно, я специально посмотрел) устраиваемся на перекус. Настроение у всех приподнятое, хочется шутить и смеяться. Начинаем с Масловым строить планы обустройства лагеря. Там же, откуда утром Петрович притащил стол, он видел сваленные в кучу кровати с металлическими сетками. Нужно принести и установить в палатках. Невский говорит, что на одной из помоек мыса Немецкого видел телевизор. Правда, от него сталась одна деталь: дырка, куда экран вставляют. Но и с одной этой деталью можно смотреть в лагере передачи про горы или про море. Мысль тут же развили. Если поставить справа и слева от такого телевизора два колышка, перебросить через них веревку, а концы привязать к дырке, получится пульт дистанционного управления. Веревки у нас, благодаря морю, много. Можно переключать каналы и смотреть разные передачи: "Смак" (Невский у костра мешает кашу в котле), "Очумелые ручки" (Маслов штопает свою дырявую покрышку), а после полуночи эротику в стиле "Wet girls" (Аня моется под мостом в ручье).

А на улице уже вечер. То дивное время от начала вечерней зари до наступления темноты, которое в южных широтах проскакивает незаметно, в нашей средней полосе длится минут сорок, а здесь, в это время года, несколько часов. Ветер стих. На море полный штиль. Небо приобрело апельсиновый оттенок, облака на востоке заиграли розовым цветом. Навстречу основному солнцу из океана выползло второе, очевидно резервное, и теперь они медленно ползут навстречу друг другу. Для полной идиллии не хватает, разве, птичьих трелей и стрекотания цикад, вместо них слышится только шуршание песка и треск камней под нашими колесами, да плеск воды, когда мы перетаскиваем велосипеды через многочисленные ручьи и лужи.

Останавливаемся на вчерашнем месте. Я сразу залезаю в речку, и долго плескаюсь под прохладными струями полутораметрового водопада. Выползаю наверх, словно молодой бог. Душа поет, во всем теле легкость необыкновенная. Хочется сделать чего-то эдакого, необычного. В творческих поисках иду к костру. Тут работа кипит полным ходом. Аня только что закончила перебирать грибы и убежала под мост купаться и стирать вещи. Грибы сейчас жарит на сковородке Татьяна, а Витя помешивает в котле суп. Маслов, окончательно проникнувшись важностью задачи оборудования лагеря, натаскал сверху чурбаков, досок. Уже успел сколотить у стола удобные лавки. С трудом удалось убедить его, что не нужно таскать сверху панцирные сетки и городить кровати.

Перед ужином читаю очередную молитву: "О, Нептун! Благодарим тебя за то, что внял наши мольбам, не оставил нас милостию своей. Да ниспошли нам еще денек хорошей погоды, дабы смогли мы с миром убраться отсюда восвояси!". И с ходу, под кураж, предлагаю Татьяне перейти на "ты". Хотя Татьяна ровесница моей старшей дочери, ее "выканье" меня немного коробит. Как говорил итальянский композитор Ариго Бойто: "Если мне скажут: "Ты дурак!" – это еще полбеды. Но если скажут: "Вы дурак!" – это уже повод для дуэли". В правоте композитора я убедился за многие годы, проведенные в электронных конференциях, где что любой шестнадцатилетний юнец спокойно тыкает почтенному доктору наук. А переход на "вы" означает, как правило, объявление войны. И уж совсем не к месту, на мой взгляд, такое обращение в походе, когда все таскают заветный пуд соли из одного котла. Татьяна смущается и смиренно произносит: "Хорошо, я попробую".

 Под впечатлением Вайда-губы все застольные разговоры на военную тему. Все вспоминают, кто где в каких войсках служил, какую видел военную технику, какие военные сплетни читал в газетах и журналах. Наиболее компетентен в данных вопросах, конечно Маслов. За полночь над лагерем разносится его: "Ты, мля, знаешь, какие подводные лодки бывают?! У нее, мля, двести метров – рабочая глубина. А ныряет, мля, на полкилометра!".

После ужина все расползаются по палаткам, а мне неймется. Кураж не пропал, в душе бурлит жажда деятельности. Смотрю на гору над нами, на ущелье, откуда вытекает речка. Где-то там, наверху, в горах есть озеро, в котором речка берет начало. Я видел это на карте. Не сбегать ли мне сейчас туда, посмотреть на озеро вблизи? А если от озера пройти еще километра три, то можно подняться на господствующую здесь вершину, высоту 245 метров. А оттуда, чем черт не шутит, вдруг удастся рассмотреть океан. Хоть и ночь на дворе, но это ночь белая. Говорят, что в знаменитые питерские белые ночи можно газеты читать. Уже поднимаясь по склону вверх, перефразирую питерскую поговорку на тульский лад: "Ночь такая, что можно блох подковывать".

Прохожу место, откуда Маслов таскал доски и чурки в наш лагерь. Здесь когда-то было солидное поселение. Склон выровнен бульдозером, на камнях лежат дощатые щиты, на которые, по-видимому ставили палатки. А вот и ямы, заваленные сетками от кроватей и еще какой-то арматурой.

Метрах в двухстах выше лагеря трехметровой высоты стенка из наваленных друг на друга камней. Залезаю, цепляясь руками за выступы и ветки карликовых берез. Там ровная полоса метров десять шириной, за ней новая стенка. Лезу на вторую. Чувствую себя Бершовым и Туркевичем одновременно. В 1982 году эту парочку послали для спасения первовосходителей первой советской гималайской экспедиции Мысловского и Балыбердина. Превосходные скалолазы, Бершов с Туркевичем не только нашли голодных, замерзших, вконец обессиленных первовосходителей и спустили их в штурмовой лагерь, но и "сбегали" на вершину Эвереста, ночью, при свете только звезд и Луны, всего за пару часов преодолев тот путь, на который Мысловский с Балыбердиным затратили почти сутки.

За второй стенкой картина повторяется. Узкая площадка и вновь стенка. А потом еще площадка и опять стенка. И еще. Раззадоренный, преодолеваю каменные завалы один за другим. Становится жарко. Вначале снимаю куртку-ветровку, потом накомарник, потом штаны от ветровки. Остаюсь в тренировочных брюках и в тельняшке. Лазить по стенкам со свертком одежды в руках не очень удобно, но бросить его, чтобы подобрать на обратном пути, не решаюсь. Вокруг всё совершенно одинаковое, нет ни одного заметного ориентира. Оставишь, потом не найдешь.

Поднимаюсь всё выше и выше. Наверху только мох и камни. Между сопок просторные котловины, когда спускаюсь в них, под ногами начинает хлюпать вода. Воду стараюсь обходить стороной, по склонам, потому постепенно забираю влево, к северу. Там, уходя в сторону океана, стоит целая вереница сопок, каждая следующая выше предыдущей.

Из-за горизонта медленно выходит луна. Я стою и всматриваюсь в сопки. Где же озеро? Зря, наверное, понадеялся на себя и не взял карту. Вроде бы нужно вон туда, взять чуть правее. Переваливаю через небольшой бугорок и вдруг оказываюсь на кромке обрыва. Передо мной лежит огромная, диаметром километра два, котловина, вся заваленная валунами и осколками скал. Белая ночь к этому моменту заметно посерела, и котловина сейчас залита призрачно-желтым светом низкой луны. На противоположной от меня стороне котловины в лунных лучах бронзово блестит поверхность воды. Озеро! И оно уже сзади. Я просто обошел его, не заметив за перегибами сопок.

Некоторое время стою и взглядом загипнотизированного вглядываюсь в открывшуюся передо мной мешанину светотени. Картина, достойная кисти Куинджи, хотя и сюрреалистична в высшей степени. Потом соображаю, что до озера мне не дойти. Обрывы и камни – это совсем не узкая щель, через которую я рассчитывал перебраться безо всяких проблем. Смотрю в другую сторону, туда, где должна лежать вершина 245. В очередной раз жалею, что не взял с собой ни карты, ни компаса, и теперь даже не могу точно рассчитать ни направление, ни расстояние до нее. Сопки все одинаковые, искать наугад можно до утра. К такому раскладу я не готов. Завтра предстоит нелегкий день, и нужно хоть немного отдохнуть. С сожалением разворачиваюсь, и теперь уже берегом обрыва топаю назад, к лагерю.

Спускаюсь вниз по тем же стенкам. Их, наверное, можно и обойти, просматриваются даже варианты спусков, но все они уводят далеко в сторону. Встаю на край очередной террасы и вдруг внизу вижу черную фигуру. Фигура молча лезет по стенкам вверх, навстречу мне. "Во, долазился!" – думаю – "Черный альпинист мерещится". Легенда о Черном альпинисте старая, и встреча с ним не сулит ничего хорошего. "Гриш, ты что ли?" – вдруг спрашивает Черный альпинист голосом Маслова. Оказывается, это Владимир Петрович, обеспокоенный моим долгим отсутствием, направился на поиски. Убедившись, что всё в порядке, Маслов разворачивается, и мы вместе, под Вовино бурчание по поводу крутых стенок, спускаемся в лагерь и залезаем в палатку. На часах четвертый час ночи.